«‎В нас кидали камнями, фекалиями, тухлыми яйцами»

Сообщество родителей, поддерживающее ЛГБТ-детей, существует в России с 2010 года. Правильнее его называть материнским — за 13 лет существования к нему не присоединился ни один отец. Женщины, принявшие сексуальную ориентацию своих детей, участвовали в ЛГБТ-фестивалях и ежегодно выходили на митинги против гомофобных законов. В 2023 году по новым российским законам они стали «экстремистками» и теперь живут под угрозой уголовного преследования за заботу о своих детях.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

30 ноября 2023 года Верховный суд признал несуществующее «движение ЛГБТ» экстремистской организацией. Накануне рассмотрения иска митингов на улицах российских городов не проводилось. Известно, что с пикетом в Новосибирске вышла одна ЛГБТ-активиста — Александра Синько.

10 лет назад, 1 мая 2013 года, в Санкт-Петербурге проводилась праздничная демонстрация. Колонна коалиции «Демократический Петербург» насчитывала около двух тысяч человек. Шли в ней и представители ЛГБТ, в том числе матери ЛГБТ-детей (всего ЛГБТ-активистов, по оценкам «Новой», было около 80 человек). Питерский парламент к тому моменту уже год как принял региональный закон о запрете «пропаганды ЛГБТ» среди несовершеннолетних. ЛГБТ-активисты колонны кричали: «Да здравствует радужный Первомай!» Марширующие тогда надеялись, что на федеральном уровне закон не примут.

Но уже в июне 2013 закон распространили на всю Россию. В 2022 году Госдума приняла закон о запрете «пропаганды» не только среди подростков, а вообще везде. В июле 2023 года президент Владимир Путин подписал закон о запрете трансперехода. Финальной точкой стало признание «движение ЛГБТ» экстремистским.

Из всех матерей, которые десяток лет состояли в петербургском сообществе ЛГБТ-родителей, сегодня, накануне вступления решения Верховного суда в силу, со мной согласились поговорить только две — Тамара, младший сын которой семь лет назад сделал каминг-аут как гей, и Светлана, которая вместе с сыном-геем стояла у истоков движения ЛГБТ-родителей в России. Все имена героев из России изменены из соображений безопасности.

«‎В среднем родитель принимает ребёнка где-то через полгода»

Петербурженке Светлане 62 года. До конца девяностых женщина работала химиком на одном из предприятий города — дальше «на разных работах». «Было выживание, не люблю эту тему обсуждать», — говорит женщина. Сейчас Светлана на пенсии. Её сын Женя, которого женщина воспитывала в одиночку, был открытым геем и большую часть жизни боролся за права квиров.

‎«Небезопасно сейчас говорить где-то в общественном месте. Лучше вы приезжайте к нам домой», — сказала Светлана, когда мы договаривались об интервью.

На стене в гостиной у Светланы висит фотоколлаж из портретов сына и его друзей в радужных цветах. Я приглядываюсь и узнаю на фотографиях других петербургских ЛГБТ-активистов, которые участвовали в акциях десятых годов.

Женя умер несколько лет назад. Светлана говорит, что дома он жил последние два года, когда боролся с болезнью. Поэтому из вещей остались только компьютер и полка с книгами. И этот радужный коллаж.

Женя открылся маме летом 2009 года — ему было 22. На каминг-аут Света отреагировала спокойно, только почему-то решила, что сын всё равно должен жениться и завести детей. Это она ему сказала вслух, «на автомате».

После камина-аута сына у Светы были «нервные переживания», но Жене она их не показывала. Сын приезжал, привозил брошюры психологов о мифах и фактах об ЛГБТ, которые дают ответы на основные вопросы родителей ЛГБТ-людей. Светлана читала.

«Основные выводы я сделала, что человек рождается гомосексуальным. Мне этого было достаточно. Что это не болезнь», — говорит женщина.

Через полгода после каминг-аута Женя с матерью поехали отдыхать в Крым. Квартиру снимали вместе с друзьями сына — парой геев. «Я уже совершенно спокойно относилась к тому, что пара ребят вместе. Я тогда подумала: хорошо бы, чтобы у Жени тоже кто-то был», — рассказывает Света. Она добавляет, что «в среднем ситуация так и развивается: что родитель принимает ребёнка где-то через полгода». Сразу принимают единицы, говорит она.

«Била посуду, а потом стала активисткой»

Примерно в это же время — через полгода — принятие у Светланы переросло в желание заниматься активизмом. Тогда Женя привел маму на один петербургский ЛГБТ-фестиваль, где показывали фильм «Молитвы за Бобби». В фильме рассказывается история религиозной матери-христианки и её гомосексуального сына, который не выдержал давления матери и церкви и покончил с собой. После смерти Бобби мать стала активисткой американской некоммерческой организации PFLAG, которая объединяет и оказывает поддержку родителям, друзьям и семьям ЛГБТ.

После фильма предполагалась дискуссия родителей — в ней, помимо Светы, участвовала ещё одна мать. Когда дискуссия закончилась, их спросили — хотят ли они такое сообщество, как PFLAG, в России? Они ответили — да.

Так родители стали проводить группы поддержки для семей, чьи дети родились ЛГБТ. Модератором этих групп стал Женя.

Первая встреча прошла в Петербурге в январе 2011 года. По оценкам Светланы, на неё пришли около семи матерей. Собрались и «повздыхали, что у каждой есть чувство вины» из-за того, что их дети — геи и лесбиянки, вспоминает Светлана. Никакой политической активности они тогда не планировали — решили просто собираться вместе и обсуждать накопившиеся проблемы в рамках группы. Отцы на такие встречи не приходили никогда.

В конце марта 2011 года Светлана, Женя и Игорь Кочетков, основатель «Российской ЛГБТ-сети», выступили на пресс-конференции и заявили, что если кто-то будет ограничивать права квиров — они будут обращаться за помощью к властям. Но позже появилась инициатива Виталия Милонова, тогдашнего депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга от фракции «Единая Россия». В 2011 году он предложил запретить «пропаганду ЛГБТ» среди несовершеннолетних на региональном уровне.

В ноябре 2011 года законопроект одобрили в Заксобрании в первом чтении — его поддержала большая часть депутатов.

Это вызывало острую реакцию в активистском сообществе. С плакатами к ЗакСу — вместе и поодиночке — стали выходить молодые активисты и их мамы. «Была надежда, что всё ещё можно изменить, что закон не примут», — делится Света.

Но 7 марта 2012 года закон всё же приняли.

Постепенно к акциям протеста стали присоединяться и другие матери. Некоторым из них пришлось пройти через отрицание: «Аня наша, мать одного из ЛГБТ-детей из Питера, била посуду, а потом стала активисткой. Была мама трансребёнка, она тоже долго переживала, а потом вышла с плакатом», — вспоминает Светлана. Всего матерей было 10 – 12 человек.

«Когда ты встречаешься с озверевшей толпой, ты примеряешь на себя жизнь своего ребёнка»

С 2012 года матери начали выходить на улицу на шествия Первого мая и на прайды. Они проходили в Питере в 2010 — 2014 годах в июне-июле.

Сейчас это кажется чем-то фантастическим, но акция в 2013 году была согласована с петербургскими властями. Впрочем, это активистов никак не спасало. Так, в 2013 году, во время прайда на Марсовом поле, одному из активистов разбили лицо, а всех участников — в том числе пожилых мам — «запихали в автобус очень грубо»: «Просто всех, кто там был, задержали и отвезли в отделение». По словам Светланы, в автозаке было около шестидесяти человек.

На другой ЛГБТ-акции Варвара Ильинична, мама из сообщества родителей, была с сыном Виктором. Она говорит: «Витю забрали, и я полезла в атвозак, чтобы быть вместе с Витей».

По воспоминаниям Светы, на ежегодном шествии на Первомай ЛГБТ-активистов обязательно задерживали силовики, а толпы выкрикивали гомофобные фразы. «В 2013 году в нас кидали камнями, фекалиями, тухлыми яйцами, выкрикивали черти что. Я даже не буду цитировать, что они выкрикивали. Когда ты встречаешься с озверевшей толпой, ты примеряешь на себя жизнь своего ребёнка. Ты чувствуешь, с какой ненавистью сталкивается твой сын или дочь, и это очень тяжёлое ощущение. Очень тяжело противостоять такой ненависти», — говорит Света. При этом любая акция, по её словам, приносила ей удовлетворение.

«Хорошо, что сын ушёл раньше, до всех этих событий»

Если в самом начале активистского пути, в юности, Женя реагировал на гомофобные законопроекты агрессивно, то спустя время агрессия сошла на нет, а эмоции «ушли в глубину». Женя начал закрываться, объясняет Света.

«Острые реакции у него только в самом начале были», — говорит она. Потом Женя начал их подавлять. «Наверное, он делился с друзьями чем-то, что-то держал в себе», — говорит Светлана. «Вытаскивать что-то из души» она не хотела. Дома мать и сын политику почти не обсуждали — только вели вместе группы психологической поддержки и выходили на акции.

На последнюю из них Женя с матерью вышел в 2019 году. После этого все мероприятия прекратились из-за ковидных ограничений. А потом Женя умер.

«Женя забрал с собой какую-то эпоху, когда была надежда. Хорошо, что он ушёл раньше, до всех этих событий и новых законов. Он бы очень остро на всё это реагировал», — считает Света. По её словам, законом об экстремизме её сыну «фактически перекрыли бы кислород». «‎Столько лет борьбы и всё зря», — резюмирует женщина.

Наш разговор заканчивается. Света обнимает меня на прощание и рассказывает про Тамару — у неё тоже сын-гей.

«А куда ей обратиться? Кто поможет?»

Тамара присоединилась к группе поддержки родительского сообщества в 2020 году — тогда встречи проходили в онлайн формате из-за ковидных ограничений. Сама она живёт в Москве — там подобных родительских групп, насколько ей известно, не было.

Тамаре 74, она родилась ещё при Сталине: «Сколько у меня было генеральных секретарей, да и президент уже не первый на моей жизни», — говорит она. До выхода на пенсию Тамара 40 лет работала в университете — преподавала экономику и занималась научной деятельностью. Вместе с мужем воспитывала двух сыновей.

В её окружении про гомосексуальных людей знали все, только почти никто про них не говорил. А если и упоминали — то только обсуждая знаменитостей.

Семь лет назад, в 2016 году, Тамара узнала, что её младший сын Фёдор — гей. На тот момент ему было 30 лет. Позже об этом узнал и отец Фёдора Владимир.

Молодой человек Фёдора Лёша — старше на четыре года, но выглядит моложе, говорит Тамара. Несмотря на то, что они очень разные (Фёдор — физик, а Лёша парикмахер), у них есть общие увлечения: «Оба любят оперу и могут поехать в Питер, чтобы послушать постановку, которую уже не раз слышали в других театрах». «Но главное — они умеют уступать друг другу», — говорит Тамара.

По словам женщины, бойфренд её сына Леша переехал в Москву вместе с матерью из «‎очень далёкого областного центра» — после того, как на него, ещё подростка, напали из-за его ориентации. «‎Ну, он был такой — видно было его, что ли. Была попытка физического уничтожения ребёнка — я уж не говорю о преследовании. Мама всё бросила, и приехали они в Москву. Фактически в никуда. А куда ей обратиться? Кто поможет?» — говорит женщина.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Как-то муж говорит: „Это ЛГБТ виноваты!“ Я решила, что это террористическая организация»

Тамара подозревала, что её сын — гей, но напрямую спросить боялась, а он боялся рассказать. Федя долго боролся с собой и пробовал встречаться с девушками. «Одна из них приезжала к нам в гости. Она до сих пор пишет мне, что скучает», — рассказывает Тамара.

Что означает аббревиатура «ЛГБТ», она в первое время тоже не понимала — знала только, что есть геи и лесбиянки. Муж Тамары, отец её детей, по словам женщины, всегда был настроен гомофобно: «Как-то он сидел, смотрел телевизор, говорит: „Это ЛГБТ виноваты!“ Я решила, что это террористическая организация», — вспоминает она.

После каминг-аута сына в 2016 году было тяжело, казалось, «надо глаза закрыть, уснуть, потом открыть — и ничего этого нет», рассказывает Тамара. «Я прошла весь путь, который проходят родители. Честно говоря, сначала мир просто рухнул. Я не знала, что делать».

Маме было страшно не за отношения сына, а за косые взгляды окружающих: «Родные, знакомые, друзья, особенно на работе. Федя занимался популяризацией науки среди молодёжи, у него есть грамоты и от мэра Москвы. Я боялась, что его вообще отстранят от всего, если кто-то не дай бог узнает. Он у нас самый любимый, любой косой взгляд меня бы убил просто».

Потом Федя сказал маме, что хочет познакомить всех родных со своим парнем. Тамара ответила: «Хорошо, ты не переживай, всё будет нормально», а сама «чуть не довела себя до инфаркта» мыслями о реакции мужа. Ситуацию усугубил тот факт, что Тамара искала информацию об ЛГБТ в интернете и ей попадались ссылки на группы, которые преследуют гомосексуалов. «Вы можете представить моё состояние? Я вызвала Федю с Лёшей, говорю: только никому не говорите, только никому не признавайтесь».

Мужу она всё же рассказала — и оказалось, её опасения были напрасны. Муж сказал: «Что ты переживаешь? Ты же всегда была толерантная. Изменить ничего нельзя». После он сам захотел познакомиться с парнем сына. Встреча, по словам Тамары, «прошла хорошо».

Тамара говорит, что рассчитывала на гомофобную реакцию мужа, потому что большую часть информации об этой теме он получает из телевизора. «Для него не было разницы, например, в понятиях трансгендерный человек и дрэг квин. Он так удивился, когда я ему сказала, что это разное. Он ещё говорит не „прайд“, а „парад“», — подшучивает Тамара.

Старший брат Фёдора тоже отреагировал на новости нормально. По словам Тамары, ему уже за 50, у него своя семья и ребёнок студенческого возраста. На праздники все собираются вместе с Лёшей и его молодым человеком.

«Дети выходят из шкафа, а родители туда заходят»

Тамара говорит: «Все кругом задают вопросы: как там твой сын, женился-не женился?» Когда у Фёдора была девушка, она рассказывала. Потом отвечать на такие вопросы стало сложнее.

Один раз знакомая спросила Тамару: «‎У Феди есть кто-то?» Женщина с облегчением ответила: «‎Да, есть. Всё хорошо». «Ну сколько так можно жить, скажите, пожалуйста? Это же очень тяжело всё время быть в неестественном состоянии», — говорит Тамара.

Тамара рассказала близким о сыне и его парне. Все приняли новости хорошо. Сейчас она недоумевает: «Родители ведь тоже находятся в шкафу. Я же спрашиваю у других: а как твой ребёнок — дочка там или сын? Они же все родились и выросли на наших глазах. Почему я не могу рассказать про своего? В нашем обществе дети выходят из шкафа, а родители туда заходят».

Когда подруги Тамары узнают о негетеросексуальности какого-либо человека — у них сразу возникают вопросы про секс. Тамара любит группу Queen, у неё дома висит портрет Фредди Меркьюри. На одной из встреч с подругами — Тамара называет их не «девичник», а «бабишник» — одна из них про сказал об ориентации Меркьюри: «Ну, женщин я еще могу себе представить, а вот мужиков». «Что тебе там представлять?» — рассмеялась Тамара.

Другая подруга добавила: «Ой, ну я ему всё прощаю за его голос». Тамара спросила: «Когда он у тебя прощения-то просил?» «Это мы сидим и так говорим, бабки старые, вы понимаете?» — поясняет она.

«Приходят мамы, все в слезах»

На онлайн-группах поддержки родителей ЛГБТ-детей Тамара услышала истории других родителей и «увидела мам и совершенно спокойную жизнь». Приходили на группы и сами дети, которые не знают, как сделать каминг-аут: «Некоторые открываются, родители их не принимают. Как мы можем помочь? Сколько можно жить закрытыми? Это невозможно», — негодует женщина.

«Я знаю, что пережил ребёнок мой. У нас с ним был разговор, и он сказал: „Если бы ты знала, как мне нужна была поддержка“», — рассказывает Тамара.

На группы иногда приходят матери в слезах и говорят: «Мы не понимаем, что это такое, мы ни разу о таком не слышали». Особенно это касается матерей, дети которых совершают трансгендерный переход. «А как они сейчас живут [после усиления репрессий в отношении ЛГБТ-людей] — сложно представить», — говорит Тамара.

В своё время Тамара тоже посмотрела фильм «Молитвы за Бобби». Случайно нашла его сама в сети. «Мне после просмотра фильма звонит Лёша, молодой человек Феди, и говорит: „Что вы делаете, Тамара Николаевна?“ Я говорю: „Я плачу“. Он сказал, что не надо было смотреть этот фильм. Я это к чему? Люди, которые посмотрят такие фильмы, наверное, что-то поймут».

«Очень тяжело, когда родитель стал несчастным от твоей идентичности»

По разным оценкам, в любом обществе есть от 5 до 10% ЛГБТ-людей. Это значит, что в России живёт как минимум от 7 до 15 миллионов ЛГБТК-людей. Если представить, что у каждого ЛГБТ-человека по два родителя — получится, что в России от 14 до 30 миллионов родителей ЛГБТ-детей.

Психолог международного движения родителей и близких в поддержку ЛГБТК+ людей «Плюс Голос» крис покрытан (местоимение они) говорит, что процесс принятия со стороны таких родителей нелинейный и не обязательно логичный. «Это процесс, в котором важно видеть даже самые маленькие изменения. Например, когда мама впервые, сама того не замечая, целых три предложения, в случае транслюдей, сказала без мисгендеринга, не ошибившись в местоимениях. После она может снова вернуться в старую модель, но нужно обращать внимание на такие детали», — говорит крис.

Первое время у родителей ЛГБТ-детей можно наблюдать горевание. Для ряда психологов оно является обязательной частью процесса принятия. Так, многие, по словам крис, и для работы с каминг-аутом используют модель американской психологини Элизабет Кюблер-Росс DABDA, где Denial — отрицание, Anger — гнев, Bargaining — торг, Depression — депрессия, Acceptance — принятие.

Для крис такая модель не близка: «Я верю, что нет единого способа горевать. Ещё я не хочу использовать эту модель, потому что тогда кажется, что все родители проходят через горе. Это не так. Для ряда родителей и родительниц каминг-аут — это не что-то, связанное с утратой. Это может быть связано с повышением тревоги, когда родитель готов принять, но понимает, что сейчас начнутся проблемы в школе. В общем, не стоит стереотипизировать, обобщать», — считает крис.

При этом часто у родителей можно увидеть яркое непринятие вместе с гореванием: «Это очень опасная стадия, для ребёнка она может закончиться травматично. Очень тяжело, когда родитель стал несчастным от твоей идентичности. Хотя очевидно, что в несчастен он от чего-то совершенно другого, просто выглядит это так, как будто ребёнок это несчастье провоцирует». В такие моменты важно обеспечить заботу и поддержку всей семье, в том числе показать ребёнку, что процессы могут быть разнотональные. Ребёнок может после каминг-аута переживать радость открытости, а родитель — уйти в размышления о том, как теперь будет тяжело жить.

По словам крис, родители иногда приходят со стереотипами о том, что ЛГБТ — это болезнь или дети «просто насмотрелись аниме и начитались манги и фанфиков». С такими стереотипами работать можно и нужно, но вот если родители приходят с установкой поменять ориентацию и идентичность своего ребёнка — тут психологи, по словам крис, бессильны.

О родителях, которые не принимают своих детей, крис говорит: «Мы понимаем, что далеко не все родители и родительницы очень глубоко и трепетно любят своих детей. Но это не значит, что нельзя детей уважать, узнавать и лучше заботиться друг о друге, пока у ребёнка есть объективная зависимость от взрослой значимой фигуры».

«Мы с детьми и родителями обращаем внимание на то, что уже между нами есть. На то, что ребёнок хочет с нами поделиться своей сокровенной частью жизни. Разве это не комплимент? Хотим ли мы это просто выбросить на ветер? Или хотим этим воспользоваться для того, чтобы ещё укрепить отношения?» — подытожили крис.

После сессии психолог иногда пишет родителям, что у них замечательные дети: «Мне так хочется, чтобы родительницы тоже могли увидеть моими глазами своего ребёнка».

После признания «движения ЛГБТ» экстремистской организацией к крис начали обращаться меньше — люди боятся. «Родительницы приходят с вопросами: «Как мне сделать так, чтобы мы с ребёнком пережили это страшное время? Как сделать так, чтобы мы не огребли проблем с властями и сохранили себя в психическом равновесии?» При этом крис стали плотнее работать с семьями тех квир-персон, которые уже были в терапии до принятия новых законов.

«‎Пусть будет ваша любовь бесконечна. А уж кого и как любить — личное дело каждого»

Разговор с Тамарой прерывается, потому что домой приезжают Федя и Лёша с ёлкой.

— Они приехали, чтобы обсуждать, что мы будем готовить на Новый год, какой у нас будет спектакль, что для этого надо купить… А если бы мы их не приняли? Как бы наши традиции продолжались? Я думаю, сын, конечно, был бы с нами, а вот его любимого человека, с которым он много лет вместе, — не было бы. Это как-то странно.

По традиции на каждый Новый год семья Тамары ставит новогодний спектакль. «Лёша очень стеснялся, когда принял участие как актёр в первый раз. А сейчас вошёл во вкус — вчера позвонил и сказал, что пригласил на встречу Нового года двоюродного брата с девушкой и ещё будет его подруга с двумя детьми. Ещё, конечно, приедут мой старший сын с женой и внуком, сестра мужа. Я уже распределила роли», — говорит Тамара.

Новогодний спектакль — не единственное развлечение семьи. Несколько раз они устраивали домашний прайд. Второй по счёту был посвящён любви и браку. Финальной сценой стало домашнее бракосочетание Феди и Лёши. «Я тогда даже не представляла, насколько это было для них серьёзно. Лёша даже расплакался, кольца они до сих пор носят», — рассказывает Тамара.

После интервью она скидывает мне сценарий бракосочетания. Речь, которую произносила Тамара для сына и его будущего мужа, заканчивается словами:

«Судьба наградила вас своим величайшим даром — любовью, которую ищут все, но находят только избранные. Её великая сила дает смысл жизни, помогает преодолеть трудности и покорить любые вершины. Пусть будет ваша любовь бесконечна. А уж кого и как любить — личное дело каждого».

После признания «Международного общественного движения ЛГБТ» экстремистской организацией мать Алексея, по словам Тамары, посоветовала сыну и его мужу уезжать из страны. Но они решили пока оставаться в России. Сама Тамара, размышляя о решении Минюста, говорит: «Пропаганде выгодно использовать ЛГБТ как инструмент отвлечения общества от других, реальных проблем. Про семейные ценности ещё обязательно нужно поговорить».

«Надеешься до последнего, что всё изменится»

По словам крис покрытан, отцы в России не только реже принимают ЛГБТ-детей, но и в целом лидируют во многих печальных рейтингах. «Например, в статистике родителей/родительниц, которые уходят из семей, где растут нейроотличные дети, дети с инвалидностью или дети с тяжёлыми, паллиативными диагнозами». (По словам крис, вывод о статистике основывается на личных наблюдениях и опыте работы с российскими НКО в области поддержки семей с нейроотличными детьми и детьми с инвалидностями). По мнению крис, такая ситуация с отцами происходит из-за «очень мощных усилий системы общества и государства, чтобы идея токсичной маскулинности, патриархальности превалировала».

У подростков, которые приходят к крис, есть отдельный запрос на то, чтобы с отцами разговаривать. «С мамами удаётся гораздо быстрее пройти весь путь. И потом остаётся папа, у которого оказываются зачастую очень кондовые, странные идеи», — говорит крис.

По словам крис, в момент, когда дети совершают каминг-аут, у родителя тоже появляется ещё одна идентичность — идентичность родителя квир-ребёнка. С ней каждый родитель справляется по-разному. Отцы в России часто не справляются совсем. Но есть исключения.

Виктору 55 лет, он отец трансгендерного ребёнка, но в группах родительского сообщества в России он не участвовал. Мы общаемся через посредников, мужчина опасается говорить напрямую.

«Когда ребёнок совершил каминг-аут, я точно не помню. Было холодно. Он собрал нас у психолога, всю семью, и начал рассказывать о себе. Я точно помню свои ощущения, точнее, отсутствие каких-то эмоций. Он просто сообщил, что к нему надо обращаться не она, а он. Надо было бы как-то эмоциональней, может быть, проявить себя, но этого не произошло. Просто у меня была дочь, теперь у меня сын», — делится Виктор.

Почему отцы реже принимают своих детей, для него загадка: «Наверное, какое-то ожидание от своего ребёнка. Ребёнок поменялся, эти ожидания могут не сбыться. Наверное, есть недоверие к своим детям. Наверное, надо иметь больше доверия, тогда всё будет хорошо…»

Но новые анти-ЛГБТ законы Виктор «отреагировал отрицательно», как и его ребёнок: «Это явно шаг в направлении тоталитаризма. Мы в России это уже проходили, и восторга от этого нет. Нет от слова совсем».

При этом Виктор с ребёнком решили остаться в России, потому что «дома всегда лучше». «Надеешься до последнего, что всё изменится. Хотя надежды тают с каждым днём», — говорит он.

«‎Я не боюсь, ничего со мной не будет. Мне страшно только за моих детей»

На мой вопрос о том, страшно ли им, Светлана и Тамара отвечают похоже.

Светлана говорит, что действительно страшно ей было бы, если бы её сын Женя был жив. А так — она переживает за молодых активистов, а не за себя: «Думаешь, что ничем помочь не можешь. Как-то и общение с активистами потихоньку сходит на нет, потому что каждый занят собственной судьбой. К сожалению, общность ушла немного в сторону. Ребятам приходится решать другие вопросы: кто должен уехать, кто остаться», — говорит участница движения за права ЛГБТ.

Тамара говорит, что не боится: «Мне-то чего страшно? Я не вижу, что будет дальше. Мне от этого больно и трудно, потому что всё становится только хуже и хуже. Я думаю: ну как же люди не одумаются? Это же абсурдные решения. За что? Ну за что? За что мы так страдаем? Я говорю „мы“, потому что мы тоже страдаем. Я страдаю вместе со своими детьми. Нет, я не боюсь, ничего со мной не будет. Мне страшно только за моих детей».

Иллюстрации: Эдуард Хлебушкин

Поддержать «Вёрстку» можно из любой страны мира — это всё ещё безопасно и очень важно. Нам очень нужна ваша поддержка сейчас. Как нам помочь →